Приятель - Страница 74

Такое коварство вынудило меня разработать свою оборонительную стратегию. Когда он бросался на меня стремительно, я просто разворачивался и улепетывал во все лопатки, пока не сообразил, что вид человека, который бежит через весь двор, спасаясь от бешеного петуха, привлекает чрезмерное внимание проезжающих. Причем они проявляют на удивление мало простого человеческого сочувствия ко мне. Чаще всего это их очень веселит. Я не согласен с утверждением, будто бегство есть непременно проявление трусости – порой просто срабатывает инстинкт. И хорошо то, что Цыпа выдыхается уже через минуту-другую такого бега. Плохо то, что я тоже выдыхаюсь.

Выходя из дома, я открываю дверь очень медленно. Тихонько выхожу, держа наготове свернутую в трубку газету. А прежде чем толкнуть калитку, всматриваюсь в окаймляющие сад кусты. Когда же Цыпа бродит по лужайке и клюет червячков, я перемещаюсь в другой конец двора.

– Тебе обязательно нужно взять его на руки и подержать, – однажды утром сказала мне Пэм уже в тридцатый раз. Говоря это, она, как и всегда в подобных случаях, баюкала Цыпу на руках, а он млел от блаженства, искоса бросая на меня взгляд, словно повторяющий слова девочек: она моя.

– Если ты его держишь, это показывает твое превосходство, – продолжала Пэм. – Вот, держи. – И протянула петуха ко мне. Цыпа издал угрожающий вопль. Я попятился. Пэм снова прижала любимца к себе.

– Я к этому существу не притронусь, – решительно заявил я.

Хорошо, что Цыпа меня тоже не трогал – во всяком случае, крепко, по-настоящему, как однажды поступил с неким парнем, пытавшимся присмотреть за ним в наше отсутствие. Отличный парень по имени Деннис как-то в субботу поддался, к сожалению, на трюк «Давай дружить». В итоге кровь брызнула фонтаном из его правой голени. Наш сосед Тим прибежал со жгутом и остановил кровотечение.

– Да пустяки, ничего страшного, – говорил Деннис, когда мы вернулись с прогулки домой. Бормотал он это, хромая со всей возможной быстротой к своей машине, чтобы как можно скорее умчаться подальше от нашего дома.

Нет, мы с Цыпой провели много боев, однако заканчивались они неизменно вничью, и всякий раз петух бывал огорчен до глубины души, наверняка давая себе клятву, что результат следующего поединка будет другим. Скажу только одно: при каждом столкновении в моем воображении живо всплывал образ Денниса. Если Цыпа угодит в вену, если поблизости не будет Тима, который сможет оказать мне помощь, если я скончаюсь прямо на лужайке, то Пэм, конечно же, будет скорбеть об этом. Но я не уверен, что это заставит ее изгнать птицу.

Однажды Пэм обратилась к Цыпе, высунувшись из окна:

– Ах, какой ты красавчик, как хорошо ты там смотришься, просто молодец. – Я не видел, что происходит снаружи, но слышал, как Цыпа в ответ благодарно закудахтал. Пэм повернулась ко мне и проговорила: – А вы с ним, кажется, начинаете понемногу ладить. Ведь правда?

Вероятно, так оно и было, в очень незначительной степени, но главное-то заключалось вовсе не в этом. И я объяснил ей:

– Думаю, ты никогда не поймешь толком, что это значит: гулять на собственном дворе, находиться в собственном доме, за который ты выплачиваешь ипотеку, который изо всех сил стараешься поддерживать в порядке, которым немало гордишься, – думаю, ты не поймешь, что значит чувствовать постоянную опасность, вечно быть настороже, оттого что некое живущее здесь существо жаждет твоей смерти.

Она было засмеялась, как всегда, когда я говорю слишком пафосно, но потом поняла, что я не шучу, и прикусила губу. Настроение у меня тогда было паршивое, и не только из-за Цыпы. Я начинал понимать, что этот петух лишь выступает выразителем того, насколько лишним я становлюсь порой в этой своей новой жизни.

– Ну, ты же сам понимаешь, – сказала Пэм, – что он ведет себя так не нарочно.

Не нарочно?

Пэм стала объяснять, что Цыпа никогда в жизни не встречал других петухов, не жил в стае, даже своих братьев и сестер не видел – с того самого дня, когда вылупился из яйца и стал объектом научного исследования в начальной школе им. Никсона. Насколько Цыпа был способен мыслить, он считал себя одной из собак, с которыми любил гулять во дворе, или одной из девочек, которых все время отыскивал, заглядывая во все окна и двери. Он знал одно: все это пространство – двор, новый дом – его нынешняя территория. А инстинкт побуждал его защищать территорию во что бы то ни стало. Вот такой он был и вот так он поступал. Он никого не хотел обидеть, не хотел никем помыкать – он просто не умел вести себя иначе.

– Верно, – признала Пэм, – он смотрит на тебя как на соперника. Он пытается подчинить тебя, потому что не может или не хочет тебе доверять – пока. – Помолчала и закончила: – От тебя зависит, насколько улучшатся ваши отношения: он ведь цыпленок, а ты человек.

Так что мне нужно не жаловаться, а взять дело в свои руки, если я хочу, чтобы мне жилось лучше.

Шел декабрь. В новом доме я жил уже больше полугода. Но птица по-прежнему жаждала моей смерти, а я по-прежнему представления не имел, какие продукты лежат в кухонном шкафчике. Время от времени я видел, как кто-нибудь из девочек открывает в нем ящик и достает оттуда чипсы или крендельки – а я и не знал, что они у нас есть. Холодильник был доверху набит всевозможными соусами, салатами и соками, и я физически не мог засунуть туда хоть бутылочку «Гаторейда» или минеральной воды. Иными словами, всякий раз, когда мне хотелось сделать глоток воды, приходилось спускаться в подвал. По всему дому были расставлены лошадки, через которых девочки то и дело скакали, а я все время спотыкался. Моя расческа – если ее вообще удавалось отыскать – была вся в длинных светлых волосах, а зубная щетка нередко оказывалась мокрой без моего участия. А стоило мне зайти в ванную, кто-нибудь, словно по волшебству, тут же начинал туда стучаться. Телевизор, на который я выбросил бешеные деньги, они полностью захватили себе.