Приятель - Страница 78

– Как это у тебя получается? – спросил я у него. – Как тебе удается жить здесь в свое удовольствие?

Учтите, пожалуйста: беседуя с петухом холодной и ветреной зимней ночью, я отдавал себе отчет в том, что выжил из ума.

Вопрос, казалось, застал Цыпу врасплох. Он защелкал в ответ – громче, чем ворчал до этого. В темноте я разглядел, что он встал на ноги.

– Ты вот бродишь по этому двору так, словно и не представляешь, что в мире могут быть и другие места, – тихо проговорил я с каким-то почтением и в то же время с заметным сожалением. – А на Пэм и ее девочек смотришь так, будто ничто не значит для тебя больше. – Он чуток еще покудахтал, захлопал крыльями и смолк. – И у тебя все это отлично получается. Ты их любишь, они любят тебя. Тебе здесь нравится – похоже, здесь твой родной дом.

Петух издал свой боевой клич, больше всего напоминающий стон.

Я прислушался, вгляделся в темноте в его округлое тело. Подумал о нем, потом о себе. Мысленно я возвратился назад – не на недели или месяцы, а на целые годы, ко времени тех отношений, которые начинались большими надеждами, а завершились большим разочарованием и врезались в меня так же глубоко, как морщины на стареющем лице. Что начинается, то должно закончиться – таков закон жизни. Мне вспомнился субботний вечер с бывшей женой в нашей квартире, те часы, проведенные на скамейке в городском парке, когда Гарри размышлял о постигшей меня крупной неудаче. Подумал я и о том, где был бы сейчас, если бы не этот чудесный пес. Возможно, он был самым важным даром, который я получил от жизни.

Потом я подумал о Пэм и обо всем, что с нею связано. Боже правый, сколько с ней связано: дети, кролики, коты и Уолтер, а еще необходимость жить в отдаленном городке рядом со смешным, но частенько угрожающим существом по кличке Цыпа. Забавно, однако что касается Пэм, я – в отличие от отношений с любым другим человеком в своей жизни – никак не мог представить себе конца связи с нею. Не мог представить ее «бывшей», не мог вообразить, как случайно встречу ее когда-нибудь в субботнее утро на улице Бостона, стану неуклюже расспрашивать, что у нее нового, а потом мы расстанемся и пойдем дальше – каждый своей дорогой. Да, правда, я интересовался ценами на квартиры в Бостоне. Иной раз я целыми вечерами, а то и днями горько сокрушался о прежней упорядоченной жизни и испытывал страх перед тем, во что она превратилась теперь. Но это никак не касалось Пэм, только меня самого.

В тот вечер, о котором идет речь, между прочим, небо было ясное, ярко светила луна, и мои глаза быстро привыкли к темноте внутри птичьего домика. Иными словами, я уже довольно ясно видел Цыпу – наверное, и в прямом, и в переносном смысле. Он стоял на своей полочке и смотрел на меня, больше не раздумывая, а полностью сгруппировавшись, и беседу поддерживал только коротким попискиванием. Почему-то мне подумалось о том, как отнесся бы ко всему этому Гарри. Наверное, по большей части ему бы это понравилось: жить вместе с Пэм и детишками, гулять по большому двору, поросшему травой. Птицу уж он как-нибудь стерпел бы. Сейчас Гарри было бы шестнадцать лет, так что он вполне мог бы дожить до этого дня, хотя после его смерти прошла, кажется, целая вечность.

Потом я вспомнил, как Цыпа, задрав клюв и надув грудь, кукарекает у меня под окном. Вспомнил, как он гоняется за мной по всему двору, словно одержимый (что, кстати, вполне возможно). Представил себе, как он сидит рядом с собаками, как льнет к Пэм на крыльце, как бежит вслед за девочками, когда те в дальнем конце двора прыгают через своих лошадок. Мне подумалось, как ему, должно быть, одиноко, когда дома никого нет, как он радуется, когда все возвращаются.

– Ты ведь не позволяешь себе больше грустить, чем радоваться, а? – спросил я у Цыпы.

Он каркнул.

– Был у меня пес, – поведал я петуху. – Звали его Гарри. Он был моим самым лучшим другом. Поэтому я не думаю, чтобы он полюбил тебя…

– Куд-куд-куд-да-а.

– Ну уж извини, я думал, у нас разговор начистоту. Так вот, этот пес научил меня куда большему, чем я мог надеяться. Он ненавязчиво давал мне уроки: как жить, как научиться смотреть дальше своего носа и не сомневаться, что можно справиться фактически со всем, если только чувствуешь себя уверенно. А теперь вот появился ты, – продолжал я. – И ты требуешь, чтобы я был доволен тем, что имею, чтобы я вжился в отведенную мне роль.

Петух каркнул еще раз.

– У тебя совсем другие взгляды на жизнь, чем у Гарри, – сказал я, тихонько засмеявшись.

Цыпа прокудахтал так, что в конце мне послышался вопрос.

– Послушай, – сказал я ему таким тоном, чтобы он понял, что я закругляюсь, – я примирился с тем, как ты ко мне относишься. Ты прав, с какой точки зрения ни посмотри. Я высоко ценю то, как ты проявляешь свои лидерские качества. Так, может, нам заключить теперь перемирие? Самое настоящее перемирие. И мы с тобой начнем ладить, а?

Воцарилось полнейшее молчание, даже душно стало. Можно было бы услышать, если бы его перышко упало на пол.

– Нет, серьезно, – сказал я не без надежды.

Ни малейшей реакции. Это не предвещало ничего хорошего.

Гарри приучил меня к душевному комфорту. Он сумел открыть во мне такие запасы нежности и горячей привязанности, о которых я и сам не подозревал. Он показал мне, сколько уверенности придает человеку чувство безоглядной любви – а ведь все это происходило в один из самых напряженных периодов моей жизни. А Цыпа? Он не забивал себе голову новомодными теориями. Он был сержантом, приставленным ко мне персонально, и дрессировал меня, приучая к беспрекословному повиновению. Он как бы говорил: «Эй, парень, ты или делаешь, что сказано, или вылетаешь отсюда. Давай, смелее!» Никаких полутонов.