Приятель - Страница 47

– Цыпа, кыш!

Он повесил голову и потопал через стеклянную дверь на веранду, тихонько возмущаясь, но все же выполняя команду.

Победа моя показалась мне сомнительной. Как только Цыпа оказался на веранде, он возобновил свои вопли, так и не ступив на травку, – а ведь мы считали, что там ему очень понравится. Он набирал полную грудь воздуха и кукарекал на всю округу, то воздевая клюв к небу, то опуская его до самой земли. Очень похоже на заводную куклу, которую можно купить в магазине, чтобы довести до белого каления кого-то из тех, кто тебе особенно не нравится.

– Отчего бы нам прямо сейчас не поехать на пляж? – обратился я к Пэм, будучи не в силах скрыть своего раздражения.

– Сейчас нельзя, – ответила она. – Пусть сперва Цыпа немного освоится. Мне не хочется покидать его, когда бедняжка в таком нервном состоянии.

Нервном? Ну да, нервном! Лучше сказать, диктаторском. Хотя, как ни скажи, результат выходит один и тот же. Я попал в яму, которую сам себе вырыл. Мой мирный приют, где я, бывало, часами сиживал на веранде, слушая тихую музыку, льющуюся из комнаты, приют, куда я приезжал на выходные золотой осенью, прячась от шума окружающего мира, приют, в котором я написал не один десяток статей для «Глоуб», неожиданно превратился в инсценировку пьесы Сартра под названием «Взаперти».

– Эй, Брайан, можно мы возьмем краску, которая в подвале, чтобы провести линии на дорожке? – требовательно крикнула запыхавшаяся Абигейл, просунув голову в дверь. Я выглянул в окно. На траве стояли банки с краской, и Каролина уже собралась отвинтить с них крышки. По траве были разбросаны поленья. Ну почему весь штат Мэн вдруг показался мне какой-то картонкой для обуви?

– Аби, краской не надо. А зачем на лужайке эти поленья?

– Мы через них прыгаем, – гордо сообщила она и пулей унеслась прочь.

Пэм плотно закрыла дверь, чтобы Цыпа не смог войти снова. Мне это было непривычно – я люблю, когда все открыто настежь, когда природа как бы входит ко мне в дом, а гостиная становится частью природы. Пусть это звучит как фраза из каталога магазинов «Крейт энд Бэррел», но я чувствую именно так. Впрочем, закрытая дверь лишь стимулировала Цыпу, и он завопил еще громче и старательнее. Я же застыл столбом на своей собственной кухне, на миг совершенно растерявшись. Еще вчера все двери и окна в доме были распахнуты. По веранде порхали яркие бабочки, и мне казалось, я даже слышу, как шелестят их крылышки. Мокрые псы, утомившиеся, но очень довольные, лежали рядышком. Во дворе царила полная тишина, и на сердце у меня было легко. Единственное, что меня тогда тревожило, это вопрос – ехать ли на обед в город или поджарить бифштекс дома.

А что теперь? Дети таскают бревна по газону, который я растил с таким трудом; на втором этаже кролики беспрестанно пачкают свою клетку; за дверью петух орет как резаный; а моя девушка всем этим будто сообщает мне, что я, по сути, стал заключенным в доме, где царит полный бедлам. Я переглянулся с Бейкером, и в тот миг нас обоих, кажется, посетила одна и та же мысль: «Как такое могло с нами случиться?» Но что было делать? Может, сесть за руль под предлогом необходимости съездить в магазин? Или поступить, как Гарри Ангстрем – бежать и больше не возвращаться? А может, выйти из себя и показать им всем, кто здесь хозяин? Или смириться с этим безобразием и потерпеть, пока все разъедутся по домам, а потом принять меры к тому, чтобы это больше не повторялось?

Мозг у меня работал со скоростью сто миль в час, но тут мой взгляд упал на Пэм. Она подобрала веник, рассеянно подмела пол и вернула инвентарь на его законное место в кладовке. На загорелый лоб упала густая прядь светлых волос, придавая ей вид одновременно усталый и очень привлекательный. И пока я смотрел на нее, мне в голову пришла мысль о том, что она сама ничего не может поделать со всем этим: огромным багажом, животными, требовательными детишками, – со всем тем беспорядком, который порою тучей следует за ней повсюду. Возможно, вся эта какофония не доставляет ей большого удовольствия, однако и сожаления она не чувствует, учитывая все милые ее сердцу составные этого хаоса. Она – женщина исключительно заботливая и чуткая, в этом ее суть. И конечно же, она прекрасно понимает, как это все нелегко и для нее самой, и для тех, кто, подобно мне, играет важную роль в ее жизни. Вся эта жизнь состоит из детей, птицы, кроликов и сопутствующего бедлама, но без этого она перестанет быть собой. Однако как же моя жизнь? Предпочту ли я нерушимый порядок и полную тишину – то, к чему так упорно стремился, особенно в этом доме? И будет ли это по-прежнему считаться полноценной жизнью?

Мне вспомнилось, как однажды Пэм обвела взглядом мою бостонскую квартиру, где все всегда лежало на своих местах, и сказала при этом:

– Все лежит там, куда ты положил. Тебе это не надоедает?

Я ей тогда ничего не ответил, потому что не представлял себе, как может быть иначе.

Слушая вопли Цыпы, я подумал о другом: он, как и я, не в своей тарелке – парень оказался в непривычной обстановке, и у меня весь мир переворачивается. Я ведь, наверное, тоже кричу, только не вслух, а про себя. У нас больше общего, чем мне раньше казалось. Просто я умею держать переживания в себе. Поэтому я глубоко вдохнул, словно наполняя легкие радужными перспективами, и сделал на редкость нехарактерный для меня великодушный жест – вышел на веранду и облокотился на плетеное кресло, составив компанию орущему петуху.

– Мы с тобой оба, Цыпа, – сказал я ему, – понемногу привыкнем к этому.

Его, похоже, не растрогали ни перлы моей мудрости, ни мое присутствие как таковое. Он двинулся на меня боком, как боксер в старом фильме, сопровождая неровные шаги яростными движениями клюва, который был уже угрожающе близко от меня и становился все ближе. Я подпрыгнул, загораживаясь от него креслом, и воскликнул: