Приятель - Страница 84

– Хочешь, спустимся вниз и досмотрим серию там?

– Нет, мне и здесь хорошо, – ответила Абигейл.

Ей и вправду было хорошо. Мы досмотрели серию до конца, а когда у Абигейл стали слипаться глаза, я отвел ее в мамину спальню, чтобы она отдохнула как следует – ей надо было набраться сил.

Где-то во дворе спал себе петух.

Заключение

Стоял день, благоприятный для всяких начинаний – майское воскресенье, начало теплого сезона. Все кругом расцветало, травка зеленела, солнышко ярко светило, а ласковый ветерок приносил множество сладких ожиданий.

Я был в машине, ехал выпить чашечку кофе, когда запел мой мобильный. Звонила Пэм, вконец расстроенная, как и шесть месяцев назад, когда сообщала мне о том, что Абигейл повредила руку. Возможно, сейчас дело было еще хуже. В ее голосе слышалась такая растерянность, она так плакала, что я едва мог понять смысл сказанного.

– С Цыпой случилось несчастье, – еле выговорила она. – Приезжай домой.

Цыпа.

За последние полгода петух стал совсем другим. Он сделался гораздо спокойнее – не то чтобы совсем, но весьма заметно. Почти всю минувшую зиму – гораздо более мягкую, чем предыдущая, – он провел на груде одеял, постеленных на веранде у двери черного хода, наблюдая с этой выгодной позиции окружающий мир и ожидая того часа, когда его впустят в дом. Каждый вечер с наступлением темноты Пэм относила его в подвал, на устланный одеялами стол, где он спал в тепле и полной безопасности. С моей точки зрения, все это было большим достижением, однако у Пэм такое вялое настроение петуха вызывало смутное беспокойство.

Ко мне Цыпа перестал относиться как к смертельному врагу. Теперь он смотрел на меня скорее как на безвредное, пусть и бесполезное, существо, как на досадное недоразумение, с которым скрепя сердце можно мириться. Следовательно, он больше не бросался на меня из засады и почти не пытался лишить меня мужского достоинства, когда я подрумянивал на гриле во дворе бургеры или бросал мячик собакам. В его взгляде ясно читалось: «Не стоит тратить на тебя силы». Если уж жизнь дарит тебе победу, надо ей радоваться, вот я и радовался беспредельно.

Дошло даже до того, что я – да-да, именно я, а не кто другой, – научился относить петуха с крыльца в подвал и обратно. Если он и не стал мне симпатизировать, то по крайней мере соблюдал вежливость. Для церемонии я надевал теплое пальто, чтобы избежать острого клюва, надевал толстые перчатки, чтобы защитить руки, и неукоснительно следовал совету Пэм: никогда и ни за что не смотреть петуху прямо в глаза. На крыльце или на столе в подвале я загонял его в угол с помощью большущего пляжного полотенца, закутывал, так что он становился похожим на одетую в плащ с капюшоном Златовласку, и таким манером мы поднимались или опускались по лестнице. Та еще парочка.

Однажды в марте, когда было очень холодно, Пэм повезла девочек на выходные куда-то в центральную Флориду, на конное шоу, а я с удовольствием остался дома с Цыпой. То есть с Цыпой, Бейкером, Уолтером, Чарли, Тиггером, Лили, Долли и еще двумя кроликами, которые жили в комнате Абигейл и которых я так и не сумел запомнить по именам. В пятницу, едва вернувшись домой с работы, я услышал, как Цыпа кудахчет на крыльце, но стоило мне подойти ближе, чтобы внести его в дом, как петух будто испарился.

Я его слышал, но нигде не мог обнаружить. А уже начало темнеть. Земля покрывалась ледяной коркой. Я был уверен, что по двору Цыпа не разгуливает, – он по характеру не склонен подвергать себя неудобствам дурной погоды.

– Цыпа! – позвал я.

– Куд-куд-куд-да, – послышалось в ответ.

Я пошарил в неглубокой нише на крыльце, где мы держали запас дров для камина, но там Цыпы не было. Тут я заметил, что Бейкер спрыгнул с веранды и заглядывает куда-то под настил – в узкую темную щель между боковиной крыльца и землей. Тогда я спустился с крыльца и последовал примеру пса.

Пытаясь заглянуть в щель, я встал на четвереньки – сверху на голову сыпались мелкие сосульки. Мне теперь лучше было слышно кудахтанье Цыпы, поэтому я пошел в дом за фонариком. Встав на колени на сырую обледеневшую землю, я посветил в глубину загадочного темного мира под моим крыльцом.

Там валялись бумажные стаканчики из-под кофе – их, наверное, оставили рабочие. Разглядел я и несколько газетных обрывков. Кое-где видны были слежавшиеся и замерзшие комья грязи – где-то разбросанные, где-то громоздившиеся кучами; их, должно быть, оставили те страшные звери, что живут в таких темных местах. Если бы они встретились Пэм, она, несомненно, привела бы в дом и их. Наконец лучик света уперся в Цыпу – он стоял, выпрямившись, метрах в четырех-пяти от меня. В его взгляде читался риторический вопрос: «И какого дьявола тебе здесь нужно?»

– Иди ко мне, Цыпа, – позвал я. Быть может, голос мой прозвучал слишком повелительно. Он хрипло каркнул. – Давай, Цыпа, иди сюда! – Он только крякнул в ответ, но не пошевелился.

Ледышки по-прежнему падали мне на голову и на спину, колени заболели, а сверху, с крыши крыльца, надо мной нависали большие сосульки, грозившие необычным некрологом: «Макгрори погиб из-за петуха».

Не двинулся Цыпа с места и тогда, когда я разложил возле щели нарубленные «куриные пальчики», толокно и тертый сыр. План «Б», рассчитанный на то, чтобы выгнать его наружу с помощью заледеневшей ветки, тоже не дал результатов, и план «В», включающий не только уговоры, приманки, но и покрикивание, – тоже. Я попытался сам протиснуться в эту щель, но добрые люди из строительной фирмы такую возможность напрочь исключили.

Промерзший насквозь, я пошел на кухню и позвонил Пэм. Я надеялся, она мне скажет, что Цыпа регулярно забивается под крыльцо в поисках уединения, и, если оставить его в покое, он сам вылезет оттуда, когда ему захочется.